История Джеммы Акинатти

История Джеммы

ДИСКЛЕЙМЕР: Данный текст был создан по мотивам ролевой игры “Город страстей”, действие которой происходит в вымышленном фэнтези-сеттинге. Религиозные учения этого мира не совпадают с реальными, пусть и обладают отдалённым сходством с ними. Многие персонажи этой истории также имеют прототипы в нашем мире, но, несмотря на совпадение имён, могут очень сильно отличаться от них. Аллюзии на Откровение Иоанна Богослова были не всегда преднамеренными.

I. Последняя из рода Акино

Говорят, что некогда сам святой Альберт Великий, создатель философского камня, предложил своему любимому ученику Фоме Аквинскому отведать эликсир бессмертия. Но богослов отказался, поскольку счёл себя недостойным высокого дара. Фома предвидел, что бессмертие может оказаться великим искушением для человека и может быть использовано во зло, способствуя лишь преумножению пороков.

Увы, святой Альберт не внял предупреждениям ученика, и опасения Фомы оправдались. Создатель философского камня стал жертвой заговора. После того, как Альберт отказался наделять бессмертием недостойных людей, жаждавших власти, он стал жертвой убийства. Философскими камнями завладел Донато, полуграмотный слуга Альберта, объявивший себя его учеником.

Сам Фома, не имея достаточно власти, чтобы противостоять заговорщикам, был вынужден покинуть университет, захватив с собой алхимические черновики учителя. Долгие годы он скрывался от преследований. Несмотря на угрозу расправы, Фома собрал вокруг себя единомышленников, которым преподавал этику и богословие. Продолжить алхимические исследования учителя он не рискнул, опасаясь, что это принесёт больше вреда, чем пользы.

После того, как шестеро старших братьев Фомы один за другим погибли, он стал главой знатного рода. Фома обзавёлся семьёй и завещал детям передавать учение из поколения в поколение, как сыновьям, так и дочерям – ведь если всех мужчин рода истребят, должны остаться люди, которые смогут передать знания последующим поколениям.

Когда Католическая Церковь собиралась рассмотреть учение о бессмертии на Втором Лионском соборе, Фома решился открыто рассказать об угрозе, которую таит бессмертие, и о необходимости испытаний для каждого, кто желает получить этот великий и опасный дар. Но по пути в Лион ему стало плохо, и он скончался в монастыре Фоссанова. В то время ему было всего сорок девять лет, и нетрудно догадаться, что богослов был отравлен недоброжелателями.

Так гласит старое предание семьи Акино.

Джемма, в замужестве – Скатуччи, по крови – Акинатти. Последняя из прямых потомков Фомы Аквинского, великого богослова, променявшего монашество на непростую обязанность быть главой рода. По традиции старшим сыновьям в роду давали имя Томазо. Это имя носил мой дядя, в юном возрасте умерший якобы от оспы. Это имя получил мой брат.

Мы с Томазо рано лишились родителей. Мать погибла, давая мне жизнь. Отец, положивший все силы на изучение медицинской науки, скончался – по слухам, к этому привела неосторожность при анатомических опытах, но нам с братом было ясно – как и в случае с дядей, истинными виновниками были враги нашего рода, приспешники проклятого Донато. Пусть за годы вечной жизни он овладел новыми знаниями, научился читать без запинки и даже нахватался верхов в богословии, душа его осталась чёрной, а власть – поистине безграничной, ведь в его руках были бесценные камни, за которые каждый алчный правитель был готов выложить целое состояние, не говоря уже о множестве привилегий.

До совершеннолетия мне довелось воспитываться в монастыре, но мы с братом никогда не оставляли друг друга, хоть и виделись редко. В своих письмах Томазо много рассказывал мне об истинном учении Фомы, которое я в скором времени выучила наизусть, делился другими семейными преданиями, открывал свои сокровенные мечты. Вопреки гонениям, нашему роду удалось собрать обширную библиотеку, и от письма к письму брат знакомил меня с её сокровищами.

Как только мне исполнилось шестнадцать, я была обвенчана с Луцио Скатуччи, надёжным и честным человеком. Он был ненамного старше меня и в своё время учился вместе с Томазо – однако, в отличие от моего брата, был не так успешен в медицинских изысканиях и достаточно скоро оставил учёбу. Впрочем, для Луцио это было скорей одним из увлечений, нежели делом жизни. Ещё до заключения брака мой супруг был посвящён в тайны учения нашего рода и с почтением относился к семейному преданию. Луцио был хорошим мужем и любил меня – жаль, что почти за десять лет брака нам не удалось обзавестись потомством. Впрочем, я была бы рада воспитывать и детей Томазо. В последних письмах из Флоренции он делился со мной планами о помолвке…

Но сейчас мой брат был мёртв.

Я узнала об этом, когда только вернулась из Триеста – провожала Луцио на войну. Так я снова осталась совсем одна.

В Тоскане меня ждали инквизиторы – и тело брата, доставленное из Флоренции.

Одиннадцать ран, нанесённых коротким клинком.

И фамильный перстень, с которым Томазо не расставался, – некогда эта реликвия принадлежала самому Фоме Аквинскому – пропал.

Потемневшее от времени серебро.

Камешки из зеленоватой бирюзы. Говорят, раньше они были ярко-голубыми, как небо на фресках Джотто.

Он мог бы стать последней памятью о Томазо, самом близком человеке на свете…

После того, как я ответила на суровые вопросы обвинителей, мне сказали, что брат был в числе людей, якобы напавших на Лупо Сальвато – грязного и подлого человека, явно получившего бессмертие по воле дьявола. Несколько месяцев тому назад всю Флоренцию потрясло известие о его жестокой расправе над одним талантливым художником. Несчастному отрубили обе руки, а ноги приковали к постаменту – отдать этот чудовищный приказ Сальвато побудила зависть, ведь он и сам некогда был скульптором, хоть и весьма неудачливым и самовлюблённым.

Инквизиторы поведали мне, что отчаянные смельчаки ворвались в дом Вечного, призывая его к покаянию. Это было безрассудством, ведь все они знали, что не смогут ни причинить ему вреда, ни пробудить его совесть, в существовании которой у многих есть большие сомнения.

Все они были жестоко убиты.

Кроме одной – девицы по имени Антония Фиески.

Младшей из дочерей князя Генуи.

Той, кого Томазо самонадеянно мечтал назвать своей женой…

II. Вечный город

Как только допросы и похороны остались позади, я отправилась в Рим – помолиться о том, чтобы Луцио вернулся поскорей, и о спасении души моего несчастного брата. Но была и другая причина – говорят, что Антония под стражей была доставлена в Рим, где её ожидает суд по обвинению в ереси. Лишь она могла рассказать мне о том, что произошло в тот страшный день…

Здесь рассказывают, что по распоряжению папы Александра VI все Вечные Италии собрались в Риме, и из людей, встреченных в городе, смертным может оказаться лишь каждый четвёртый, не более. Однако в поместье Мариано, где мне довелось остановиться, Вечных, по счастью, не было. Соседей было немного. Амедео Авогадро, увлечённый алхимик, готовый часами беседовать и о своей науке, и о богословии. Луиза Баттиста, приятная и улыбчивая женщина, однако явно нездорова. Я не раз вздрагивала от её кашля, слышного сквозь тонкие стены. Говорит, что скоро умрёт, и мне вместе с другими соседями не раз приходилось её утешать. Анджело Мацони, когда-то самый молодой кардинал. Земляк. Сын тосканского епископа, известного своей корыстью и страстью к присвоению чужого имущества. Младший Мацони, однако, с виду наивен, рассеян, немного застенчив, при этом, если его разговорить, любит поболтать. Кто додумался подселить к нам секретаря папы? Должно быть, его приставили за нами следить, и вряд ли из-за моей скромной персоны. Ведь четвёртой из моих соседей была Роберта Луцци, урождённая Фиески. Старшая дочь князя Генуи.

Было непросто начать разговор с Робертой. Называя свою фамилию, я будто случайно запнулась – как в первые месяцы замужества, когда ещё по привычке называла себя Джеммой Акинатти и лишь затем спохватывалась. Но эта женщина лишь удостоила меня недоверчивого взгляда. Должно быть, обо мне она ничего не слышала – но имя Томазо расставило всё на свои места. По счастью, Роберта не стала винить мою семью в несчастье, постигшем её сестру. У нас было общее горе – и общий враг.

Тёмно-алые, бурые, багровые цвета на фреске ватиканского собора, изображающей сцену Страшного Суда. Толпы Вечных с уродливыми метками камней на лицах – стало быть, вот как они выглядят... Здесь Его Благодатное Святейшество Папа Александр VI Борджиа объявил собравшимся о том, что правитель Османской Империи, быть может, примет истинную католическую веру и призывает Италию поддержать её в борьбе с неправедными шиитами. Стало быть, вот за кого будет отправлен сражаться мой Луцио!

Никто, кроме меня, будто бы не ощущает всей нелепости этого действа. Et cum spiritu tuo, повторяют они во время мессы. Высокий грузный мужчина с жадным лицом, принимающий причастие из рук понтифика, – Лупо Сальвато.

- Причастись! Подойди к причастию! – тихо, но настойчиво твердит Роберта. – Не выдавай себя!

- Я не буду причащаться! Я не исповедовалась! – да пускай они думают, что я совершила смертный грех, – всё лучше, чем участвовать в святотатстве.

Выхожу из церкви, пробираясь между рядами. Глоток свежего воздуха будет моим причастием на сегодняшний день.

- Мне стало плохо, – объясняю я подоспевшим Амедео и Луизе. – Закружилась голова…

- Да, здесь очень душно, и так много народу… – понимающе кивает синьора Баттиста, за время службы уже заходившаяся кашлем.

И Роберта, принявшая причастие вместе с остальными, смотрит на меня в молчаливом осуждении.

Попасть на приём к Медичи оказалось проще, чем мне казалось поначалу. Здесь шумно и многолюдно, на отдалении играет весёлая музыка, а стены украшены картинами Джоконды да Винчи – хрупкими ангелами, пухленькими младенцами и бесчисленными изображениями Девы Марии и других святых – и женщин, и мужчин с лицом прославленной художницы из Вечных.

- Сухое, на греческий манер, – собственноручно протягивает мне бокал блистательный Лоренцо. Говорят, что Вечные совсем не пьянеют, однако нетрезвые гости для них, должно быть, неприятное зрелище. Впрочем, я пришла сюда не пить, а просить за мужа.

- Я был бы рад принять вашего супруга здесь, в Риме, и лично побеседовать с ним…

- Луцио уже в Триесте. Прибыл туда по приказу Его Благодатного Величества Лодовико Сфорцы.

- Ну, может быть, кавалерия – это не так уж плохо… Вдруг он такой лихой кавалерист… Чем вам так далось это место адъютанта?

- Полагаю, на этой должности он может принести больше пользы флорентийскому ополчению. – Я так глупа, так самонадеянна и совсем не знаю, как говорить с ними о военных делах. К несчастью, я упомянула о том, что Луцио изучал медицину, и теперь они вознамерились отправить его врачевать раненых – опять же, на поле боя. Я не умею, совсем не умею вести переговоры о мужских делах…

- Думаю, этот вопрос нужно решить при участии Никколо Макиавелли, он сейчас распоряжается военными делами…

После заверений в том, что мне обязательно, обязательно помогут, и, безусловно, дадут мне знать о приказе, мне дают знак, что разговор завершён. Медичи пьёт вино с новыми гостями и не спешит отдавать приказов, а завтра может и забыть о своих обещаниях, наверняка сделанных ради того, чтобы избавиться от надоедливой смертной. Стало быть, назавтра мне нужно будет попросить о помощи благодатного синьора Макиавелли. А сейчас моя повозка движется к поместью Мариано, и лошадь почти не вздрагивает от ставшего привычным шума боя и криков толпы. Пока войска в Триесте, должно быть, готовятся к отбытию в Святую Землю, хорошо обученные армии Катерины Сфорцы и её вечного противника Чезаре Борджиа, вновь убивают друг друга на потеху публике у самых стен вечного города.

III. Антония

Кто знает, что на уме у этого кардинала? Он с интересом выслушивал рассуждения Амедео о том, что тот самый Дарио Донато, оказывается, не сведущ в алхимии и даже не слышал о том, что Великое Делание завершается стадией Rubedo. Мне хотелось попросить нашего соседа быть поосторожней перед ушами Ватикана, однако впоследствии высокопреосвященство наговорил нам такой ереси, что мы спокойно могли бы сдать его Великому Инквизитору Томасу Торквемаде. Сдаётся, Анжело получил место при Донато и сан кардинала лишь благодаря связям и деньгам изворотливого отца. И, как ни странно, сам недолюбливает Вечных.

Не могу понять, что побудило его помочь нам с Робертой, – похоже, даже чужие родственные чувства для него что-то значат. Из его оговорок было нетрудно узнать, где сейчас держат бедняжку Антонию, а впоследствии он и сам вызвался на правах кардинала провожать нас на свидания с несчастной. «Только одну, я могу взять только одного человека!» – твёрдо повторял он, и раз за разом я уступала это право Роберте. Но наконец-то мои увещевания о букве и духе возымели силу, и Анжело взял с собой нас обеих.

Узкая каморка с окошком под самым потолком.

Места с трудом хватает даже для двух человек.

Измождённая женщина со спутанными волосами, в беспорядке рассыпанными по плечам, в расшитом жемчугом небесно-голубом платье, которое когда-то было очень дорогим.

Ей всего семнадцать, вспоминаю я. Сейчас она выглядит намного старше своей сестры. Но тихий испуганный голос выдаёт её возраст, пусть она и сильно продрогла – первосортный миланский шёлк не спасал от холода каменных стен.

- Кто вы? – спросила она. Роберта, ожидающая меня в сумрачном коридоре, так ничего ей и не рассказала. Впрочем, стоит ли винить в этом женщину, разлучённую с любимой сестрой – и живущую в постоянном страхе за её судьбу?

- Джемма… Джемма Акинатти, – я откинула капюшон траурной накидки, словно это позволило бы ей хоть немного меня разглядеть.

В наших торопливых разговорах было мало осмысленного. Множество раз мы произносили имя Томазо – самого дорогого для нас человека, непрестанно оплакивая его гибель. Всё было именно так – мой безрассудный брат вместе с друзьями ворвался в дом нечестивого Лупо Сальвато, но чего они ждали от этого грязного человека? Бедный Томазо был жестоко убит на глазах у Антонии вместе с остальными смельчаками. Её заставляли смотреть на то, как он умирает, истекая кровью, и подлый Сальвато этим наслаждался.

Даже в тюремном сумраке была заметна бледность её лица – казалось, она вот-вот потеряет сознание. Но когда она говорила о любви к Томазо, усталые глаза светились ярким огнём.

- Тебя не тошнит в последнее время? – робко спросила я её.

- Нет, здесь нас хорошо кормят, – отозвалась несчастная узница. – А почему ты спросила?

- Как жаль, – ответила я невпопад, тут же пожалев о своих словах.

Томазо вряд ли стал бы обольщать юную девушку, не вступив с ней в законный брак.

Я и жалела о том, что этого не случилось, и понимала, что вряд ли это было бы благом для несчастной возлюбленной – в холодной тюрьме ребёнок, скорей всего, не выжил бы или родился больным.

В то время как я успокаивала смущённую Антонию, разгадавшую смысл моих слов, душу мне глодали мысли о том, что больше некому будет продолжить род Акино, восходящий к Фоме, верному ученику святого Альберта.

IV. Тайна Анжело

«Эта страшная женщина в красном» – так ты называешь её в кулуарных беседах с Анжело Мацони. Мария Эспосито, в жилах которой, по слухам, вместе с эликсиром бессмертия течёт испанская кровь, очень красива, но в ряды Вечных её приняли явно не только за яркую внешность. При всём изяществе фигуры хрупкой её не назовёшь, а в голосе и взгляде чувствуется настоящая сталь. Ты хорошо помнишь, как яростно она распекала несчастного кардинала за какой-то манускрипт, пропавший из ватиканской библиотеки. По счастью, в то время ты находилась за дверью приёмной секретаря, иначе бы не справилась с желанием забиться под первую попавшуюся скамейку – или завернуться в пыльную бархатную штору.

Столько власти – в руках одной женщины… Ей, совсем ещё молодой по меркам Вечных, была уготовлена должность судьи при Донато – и не было сомнений в том, что дела его рода она рассматривает с должной строгостью.

Неужели все испанцы такие, как Торквемада? Своим гордым и суровым видом Мария и впрямь была немного похожа на Великого Инквизитора, но кривой ухмылке последнего было далеко до её алых губ, никогда не обретавших хотя бы малого подобия человеческой улыбки.

В то время ты собиралась вновь посоветоваться с Анжело – бедная Антония по-прежнему томилась в заточении, а зловещий Торквемада до сих пор не изволил рассмотреть её дело. Ходят слухи, что прошедшей ночью некие лица напали на тюрьму и убили стражника, а заодно и троих еретиков, приговорённых к смерти. Это дело рук Торквемады, говорили люди, он зол на королеву из-за того, что та отменила казнь… Будь это правда или нет, а в тюрьме было небезопасно, и встречи с Антонией стали реже.

- Почему эта женщина снова здесь? – Мария Эспосито, зашедшая в приёмную, в негодовании смотрела на вас, словно ревнивая супруга на застигнутых любовников. – Почему она ходит за тобой по пятам? Для чего ты снова пустил её сюда?

- Это моя сестра… – промямлил Анжело.

После резкой отповеди Марии, явно не поверившей в эту детскую несуразную отговорку, – ей достаточно было одного взгляда на твоё смущённое лицо – ты была вынуждена ретироваться. Анжело догнал тебя лишь у чёрного хода, когда ты собиралась покинуть здание библиотечной канцелярии.

- Послушай, ты не мог придумать какую-нибудь более достоверную ложь? – прошипела ты в лицо растерянному кардиналу.

- Сожалею, – ответил он. – Ты и правда моя сестра… Прости, что не сказал тебе раньше.

Он начал что-то бормотать про покойного отца, про то, что дал умирающему слово позаботиться о тебе, – столько романных несуразностей тебе давно не приходилось слышать. В довершение всего он потащил тебя обратно в приёмную, где после недолгого копания в каких-то бумагах вытащил листок, строки на котором явно были начертаны женской рукой.

Письмо – к Лазарро от Бенедетты, извещающей его о том, что ждёт ребёнка. «Джулиано вернётся через дня два или в крайнем случае через неделю – так что не думаю, что можно ждать неприятностей, мужчины недальновидны в таких вопросах, вряд ли он успеет что-то заметить».

- Да, мою мать звали Бенедеттой, а отца – Джулиано, ну так что с того? В конце концов, даже если у моей матери и был какой-то роман, потом она всё равно воссоединилась с супругом и родила ребёнка от него… В каком году было написано это письмо? Здесь сказано – «младенчик». Кто сказал, что речь вообще идёт обо мне?

- Я не знаю, когда… Но отец говорил, что это была девочка.

- Значит, так. Мой отец – Джулиано Акинатти. Мой брат – Томазо Акинатти, и другого не нужно, какие бы грязные письма ты мне ни притаскивал!

- Понимаю… Если бы у меня появился вот такой брат, как я, то я бы тоже отказался…

Тебе стало донельзя жаль этого беднягу, ни в коей мере не отвечавшего за грехи твоего отца.

Но, с другой стороны, стало ясным, что теперь от кардинала Мацони можно требовать большего.

V. Побег

- Знаешь, сколько часов он допрашивает её каждый день? Антония просто с ног валится он усталости. Роберта, пойми, ему просто нравится её мучить, как твой муж любил мучить тебя!

Допросы несчастной узницы продолжались уже неделю. Ты хорошо помнишь о том, что когда солнечное затмение, предсказанное Джироламо Савонаролой, ввергло Рим в панику, ты схватила первый попавшийся фонарь, не думая о том, насколько хватит воска, и поспешила к тюрьме. Угрюмое здание, как улей, гудело от молитв, повторяемых на разные голоса, однако и сквозь эти звуки проникал едкий голос Торквемады. Побег был невозможен – Великий Инквизитор, будто летучая мышь, был безразличен к охватившей город тьме.

- Её величество обещала помиловать Антонию!

- Да, она так сказала. Но Торквемада говорит, что светские власти не имеют права вмешиваться в дела духовного суда. Он заявляет, что следствие не окончено… Да они просто ждут её смерти!

- Если мы нарушим закон, будет только хуже… Мы не должны вмешиваться.

Да что с ней такое? Даже Анжело было проще убедить.

- Я присутствовал на последнем допросе, – принёс он долгожданные хорошие новости. – Торквемада признал, что ереси нет. Он сказал «отпустить дуру».

- И её отпустили?

- Нет, отвели обратно в камеру…

Ты хорошо помнила о том, что случилось с теми помилованными узниками, которых уже единожды выводили на площадь с мешками на головах. И до сих пор видела сны о женщине, сожжённой на прошлой неделе.

Кардинал согласился уладить дела с охраной.

- Э, куда это вы? – туповатый стражник с мечом в руках преградил вам путь. Кажется, это он был в тюрьме в ночь убийства. Но остался в живых – должно быть, потому что сильно храпел, – но теперь решил утроить служебное рвение.

- Приказ Великого Инквизитора, – отрезала ты. – Заключённую надлежит перевести в другую тюрьму.

В такое он поверит скорей, чем в помилование.

- А почему баба говорит за него? Пускай Его Преосвященство сам скажет.

- Он сейчас подтвердит, – бросила ты.

- Да, конечно, – пробормотал Анжело, – всё так, как она сказала…

Ты закутала её в тёплый платок, послуживший вдобавок и хорошей маскировкой. Вы прощались быстро и коротко – но хотелось верить, что увидитесь ещё.

- Надеюсь, ты успела сказать ей, чтобы она ни в коем случае не возвращалась в Геную? – спросила Роберта. – Отец её сам выдаст Инквизиции, как только увидит…

В этот миг ты отчаянно пожалела о том, что в спешке забыла дать беглянке адрес родителей Луцио в Тоскане.

VI. Последняя надежда

Сделать выбор было непросто. Ты раздумывала, приглядывалась… Одно время ты даже положила глаз на Томазо д’Абано, завсегдатая вечеров у Медичи, разбиравшегося и в медицине, и в военном деле – должно быть, и в алхимии. Но вы слишком долго обсуждали этих страшных шиитов – он был уверен, что у тех медицина превзошла итальянскую, ведь у них нет камней и Вечных. Слишком часто он служил посредником на переговорах с Медичи. «Ну он хоть лечить-то умеет?» – с насмешкой спросил он о твоём муже, когда ты пыталась всеми силами предотвратить его отправку на войну полевым врачом. В итоге, должно быть, не без участия д’Абано, Луцио было решено отправить в артиллерию – но не простым пушечником, а офицером. «Пусть ещё повоюет», – промолвил Медичи, и тёзка твоего брата пожелал тебе удачи… Нет, это немыслимо.

Грядущий отъезд синьора Авогадро помог тебе сделать выбор. Не прошло и нескольких дней с тех пор, как он делился с тобой и Луизой Баттистой своими проектами изготовления лекарств и борьбы с эпидемиями, а сейчас он собирался покинуть Рим. Впрочем, и твои дела в вечном городе близились к завершению. Почти все.

Ты застала его у дверей церкви, когда он беседовал о чём-то с Робертой. Астрология, алхимия – ты в очередной раз ощутила скудость собственных познаний. Бывало, что он часами сидел за обеденным столом, расчерчивая листы многочисленными схемами и символами или передвигая странно пахнущие сосуды – и всё это время бормотал себе под нос названия элементов, и поддерживать разговор, следуя за ходом мысли Амедео, было крайне сложно. Случалось, что он предлагал тебе что-то из своих снадобий – для восстановления душевного покоя, усмирения гнева, улучшения здоровья – великое множество вариантов, жидкости разнообразного цвета, запаха и консистенции, но неизменно подозрительные. Ты не соглашалась пить даже после того, как Авогадро на собственном примере демонстрировал безопасность веществ, а Луиза уверяла в том, что средство от кашля помогло, пусть и ненадолго. Впрочем, его обоснования и рассказы об опытах были весьма увлекательны, хоть и не всегда понятны. Алхимия и богословие составляли для него единое знание, и рассуждения учёного о возможности создать эликсир, превращающий Вечных в смертных, повергали душу в трепет – и дарили надежду. По этим вечерам ты, наверное, ещё будешь скучать.

- Синьор Авогадро, мне нужна ваша помощь, – произнесла ты.

Так, пожалуй, было честней.

Никаких глупых завлеканий, намёков, попытки очаровать… хотя насчёт последнего были сомнения. Всё должно быть кристально честным.

- Я знаю, что вы хороший человек и не станете болтать. Вы покинете Рим, я вернусь в Тоскану, и мы больше никогда не увидимся…

Это было очень неловко.

Для вас обоих.

- Простите, что так быстро, – смущённо проговорил Амедео. – У меня очень давно не было женщины…

В этот миг тебе хотелось обнять его, но за ручку двери дёргали уже несколько раз. «Синьор Авогадро! – подала голос Луиза. – Это очень, очень срочно…»

И пока он спускался в гостиную, ты мучилась с крючками на платье, как назло, в количестве размещавшимися на спине.

Никаких писем в Риме – этого следовало ожидать.

Никаких писем в Тоскане, куда я вернулась в надежде получить весточку от Луцио.

Мне пришлось вернуться в Рим, где была возможность узнать хоть что-то о судьбе флорентийских войск, давно покинувших Триест.

В комнатах стоял запах ладана.

Луиза Баттиста покоилась на постели, руки сложены на груди.

Прикроватный столик заставлен такими знакомыми склянками.

Усталый Амедео, заслышав скрип двери, повернулся ко мне.

- Я пытался её спасти, – обречённо произнёс он. – Не получилось…

Кто знает, что за ингредиент он искал в надежде ей помочь? Впрочем, сейчас уже не было смысла об этом спрашивать.

Говорят, что Луизе предлагали стать Вечной. Но она отказалась.

Об этом мне довелось узнать позже, сильно позже того, как мы с Амедео провожали её в последний путь. Он читал над её телом житие святой Стефании, хотя до этого мне не доводилось слышать, что её крестили под этим именем.

Всё было много, много хуже, чем можно было решить по возвращению в поместье.

Бедной Антонии не удалось уйти далеко, и сейчас она снова в темнице, а Торквемада намерен возобновить допросы.

После того, как завершится процесс над Анжело Мацони. Самовольное выполнение приказа Великого Инквизитора, который якобы не отдавал никакого приказа, теперь считается преступлением против церкви.

Об этом я узнала от усталой Роберты, вину перед которой мне вряд ли удастся искупить.

VII. Покаяние

Небо заволокла чёрная пыль. Гарь и копоть окутали вечный город.

Женщина, в страхе схватившая меня за руку в тот вечер, помогла мне добраться до ближайшего дома, где можно было переждать ад. Добрые хозяева были не против – а впрочем, есть ли смысл возражать, когда Рим погружается во тьму, а в дома врываются испуганные люди, не ведающие, где укрыться от бедствия?

Грязный пепел на полу и одежде. Не стихающие звуки тревожных молитв.

Всё это уже предсказывал благодатный отец Джироламо Савонарола, благочестивый монах, заслуживший Вечность своей святостью.

Он одним из первых вышел на грязную городскую площадь, когда в Рим вернулся солнечный свет. В голосе проповедника слышался не только страх, но и торжество – оттого, что всё идёт так, как было дано в Откровении, и божественный замысел движется к своему завершению. Джироламо Савонарола призывал нас покаяться в своих грехах.

Время пришло.

Рассказывать пришлось долго. Ведь я была виновна перед многими.

Из-за меня Антонию вернули в казематы, где, должно быть, её ожидает много более строгие кары – если бедняжка доживёт до конца невыносимо долгого процесса. Из-за меня Анжело, недалёкий, нерешительный и доверчивый Анжело, тоже оказался в числе обвиняемых перед судом Инквизиции. Я пыталась спасти человека – и погубила двоих.

- Я хочу исповедоваться в ещё одном смертном грехе, – произнесла я, чувствуя, что отец Джироламо считает мою жалкую речь завершённой. – Я изменила мужу, который сейчас на войне…

Род Акино был должен получить продолжение. Только ради этого я совершила грех перед человеком, которого любила.

- Это произошло до или после того, как он ушёл на войну?

- После, – ответила я. Как будто это имело значение сейчас. Как будто это стало большим грехом, большим обманом. Отец Джироламо хранил молчание, но его мысли будто звучали в напряжённом воздухе.

- Мы с Луцио очень хотели детей, но у нас не получалось… Я замужем почти десять лет. Я решила попробовать – вдруг получится с другим. Я не люблю этого человека. И, должно быть, больше никогда его не увижу…

- Что будет, если муж узнает об этом?

Будто бы я собиралась обманывать Луцио… Должно быть, благочестивый отец Джироламо теперь совсем дурного мнения обо мне.

- Он поймёт меня. Луцио тоже очень жалел, что у нас нет детей. Я знаю, он будет готов принять этого ребёнка…

Джироламо Савонарола говорил долго и печально. В непростой беседе со мной он рассудил, что все мои дурные поступки восходят к одному греху – гордыне. Что я стремлюсь вмешаться в Промысел Божий, присваивая себе право решать за Него и вершить то, что мне неподвластно. Но разве есть средства узнать, чего желает Господь, и разве не таковы Вечные?

Епитимия, порученная мне, была непроста. «Ты должна найти человека – Вечного или смертного, также страдающего от греха гордыни», – заповедал монах. Савонарола поручил мне утешить этого человека в его страданиях и наставит на путь истинный… но как сделать так, чтобы меня выслушали? Открывать души других людей для меня всегда казалось непосильной задачей.

Среди смертных, ставших мне союзниками в этом умирающем городе, вряд ли нашёлся одержимый именно этим грехом. Надо сказать, что в наших беседах мы неоднократно спрашивали друг друга о том, что будет, если кому-то из нас вдруг представится возможность испить эликсир Вечности. Никто из нас не хотел такого. По крайней мере, не говорил об этом вслух. Амедео, поначалу рассуждавший о том, что мог бы воспользоваться этим шансом, впоследствии отказался от этой идеи – быть может, алхимик помнил о смерти несчастной Луизы, пожертвовавшей земной жизнью ради истинной Вечности и спасения души. И кардинал по каким-то своим, не вполне ясным причинам также отвергал бессмертие – которого за годы службы так никто ему и не предложил.

С Вечными выходило ещё сложней. Им были свойственны многие пороки, но судить об этих грехах было делом опасным и неблагодарным. Лоренцо Медичи прежде всего гедонист – пусть желающий впечатлить своих гостей, но не видящий в этом главной цели. Судя по настрою его гостей, он нередко впадал в панибратство и не видел различия между смертными и Вечными, знатными и простыми людьми. Презренный Дарио Донато и его марионетка папа Александр VI – не стоит и пытаться, к ним меня просто-напросто никто не пустит. О Лупо Сальвато, убийце моего брата, не может быть и речи. Кто знает, для каких изуверств может понадобиться ему смертная гостья? При мне он с нескрываемым удовольствием рассказывал, как гибнут слуги, пробующие его еду, – по его словам, повар до сих пор пытается его отравить, будто бы не помня о том, что яд не приносит вреда Вечным. Сдаётся мне, он сам травит несчастных, получая удовольствие от их мучений. Мария Эспозито, пусть и одержима гордыней, по-прежнему вгоняет меня в страх. Мне пришлось объясниться с ней, заверив её в том, что моё родство с кардиналом – не более чем глупая шутка и клевета, которой тот по неразумию поверил. По счастью, в то время её больше интересовало поведение Анжело среди мирян и его недостаточное рвение к службе, а также не приставшая секретарю излишняя болтливость.

У Катерины Сфорца была иная история.

VIII. Катерина Сфорца

В первый раз увидев её, я была потрясена тем, что эту хрупкую, невысокую женщину прозвали Львицей Романьи, Тигрицей из Форли. Великая женщина-полководец, в годы смертной жизни пережившая столько, сколько выдержит не всякий мученик. Гибель мужей, кровавые войны с Борджиа… Личное участие в отчаянной битве, падение крепости Равалдино, в плену – унижение и насилие… Но ни угрозы, ни поражение и гнусный поступок Чезаре Борджиа не сломили волю отважной графини. Эликсир бессмертия стал наградой за её доблесть и стойкость, а не данью за родство с королём. Катерина пережила третьего мужа, умершего своей смертью, и детей, но и после этого не оставила вражды с Борджиа, год за годом пытаясь переиграть битву при Форли. Что заставляет её повторять этот бой, жертвуя своими людьми? Её тёмно-зелёные глаза исполнены печали, не отступающей даже в те мгновения, когда она радуется новым победам. Но выслушает ли она меня?..

- Что вам нужно? Не бывает такого, чтобы желали помочь просто так. Говорите прямо.

Ты успела её рассердить. Смертная из незнатного рода, нескладно предлагающая помощь великой женщине, – поистине жалкое зрелище для Вечной. Но что-то заставляет её продолжать беседу. Кажется, один раз она даже назвала тебя «девочкой». Рассказала о том, как грозились убить её детей, захваченных в плен. О жестоких расправах людей Борджиа над жителями города Иммола. И о том, как ей удалось преодолеть все тяжкие испытания.

- Знаете, что самое страшное в вечности?

Всё-таки несчастна.

- То, что близкие умирают, а вы остаётесь?

- Нет. То, что всё повторяется. День ото дня, столетие к столетию – мы совершаем то же, что и века назад.

- Позвольте задать вам один вопрос… Если бы у вас была возможность снова стать смертной, вы бы согласились?

- Этот вопрос мне уже задавали другие. И вам – я не буду на него отвечать.

Воплощённый грех гордыни. Не приведи Господь увидеть её ярость. Несчастна, без сомнений – но ты не тот человек, которому она стала бы открывать свою душу. Напротив, она считает, что разгадала тебя – и что ты нуждаешься в её наставлениях.

- Вы живёте прошлым. Ваш брат погиб, ваш муж убит на войне…

- Это не так! Луцио сейчас в Константинополе…

- Под Константинополем флорентийские войска потерпели сокрушительное поражение. Соболезную вам.

- Я не верю в это! Я пока не получала никаких вестей. Может быть, он остался жив…

- Не живите ради прошлого. Ведь у вас есть о ком позаботиться? Ухаживайте за родителями мужа. Возьмите на воспитание беспризорника. Не посвящайте свою жизнь тем, кто больше не нуждается в вашей помощи.

Жестокая женщина была права. На письмо, ещё несколько недель тому назад отправленное в Константинополь с переводом на арабский и припиской о готовности прислать выкуп, пришёл ответ. Луцио Скатуччи, сражавшийся в рядах кавалерии, погиб в той самой битве, о которой говорила тебе Вечная. Приказ от Медичи так и не достиг цели – если вообще был отправлен.

IX. Одиночество смертной

Вас осталось немного. Роберта, отчаянно добивающаяся покровительства сильных мира сего в надежде смягчить судьбу сестры. Говорят, её принимали и Её Величество, и Катерина Сфорца. От последней, однако, ей достался только очередной совет: «Предавай, убивай, подставляй других, но спасай сестру». Ни на что из этого благочестивая дочь рода Фиески не была готова – да и как могли бы помочь спасению Антонии смертные грехи? Анжело, за свои проступки разжалованный в епископы. «У меня больше нет денег», – повторяет он за общим столом и набрасывается на нехитрую трапезу, как приговорённый перед казнью. Теперь, увы, он не в силах провести вас на свидание с узницей и сам страдает от собственной бесполезности. И Амедео, с которым ты так и не смогла объясниться. Он рассуждает о том, что Вечные находятся на стадии Nigredo, не достигнув мудрости завершения, и для того, чтобы две оставшиеся стадии были пройдены, нужен Святой Грааль. Амедео и Роберта часто беседуют об этом, всё сильней отдаляясь от тебя.

- Я надеюсь, что нам это удалось, – сказал алхимик в одну из тех немногочисленных минут, когда вам довелось остаться наедине.

Он посмотрел на твой живот – так, что тебе стало неловко.

Намечающаяся округлость твоей фигуры была ещё не так заметна – платье с высокой талией пришлось очень кстати. Но под этим взглядом ты снова чувствовала себя обнажённой.

- Ты очень хороший человек, Амедео, – ответила ты. – Спасибо тебе…

Вы не прикасались друг к другу.

Ты не стала говорить ему о том, что Луцио погиб. Этот чуткий – и честный человек, по твоей прихоти, возможно, отступивший от подвижнического пути, никогда не смог бы заменить тебе того, кого ты любила. И, в конце концов, ты уже дала понять Амедео, что ничего от него не потребуешь сверх этой неловкой просьбы, об истинном значении которой ему было так и не суждено узнать.

X. Гомункул

Анжело сегодня воодушевлён и, как ни странно, почти трезв. Ему пришла в голову мысль о том, что во всём виноват Великий Инквизитор Томас Торквемада, и все дела Рима наладятся, если избавиться от злокозненного Вечного. Ведь и затмение, и землетрясение – свидетельство гнева Божия, и что могло вызвать этот гнев, как не безжалостные расправы над невиновными, а то и помилованными? Говорят, и сам Великий Инквизитор, несмотря на веками занимаемый высокий пост, допускает близкие к ересям суждения. К примеру, заявляет о том, что не является Предвестником Рая, хотя и не отрицает своей причастности к Вечным.

Вечные не стареют, не подвержены болезням, гибели от меча и от яда. Но любой из них может угаснуть, утратив волю к жизни. Именно это в своё время произошло с Джованни ди Тауро из рода Медичи, с которого Лоренцо взял слово не участвовать в азартных играх. Эта глупая страсть оказалась так сильна, что даже Вечного свела в могилу. Скука – вот что повергает смертных в досаду, а Предвестников ведёт к неминуемой гибели, таков парадокс неполного бессмертия.

- Вообще я старался этого добиться ещё в бытность секретарём. Знали б вы, сколько часов я проводил, терзая его еретическими рассуждениями и бесчисленными глупыми вопросами…

- Анжело, ты дурень. Всё это вызовет только гнев, но никак не скуку. Причём вполне обоснованный гнев. Другое дело – оставить его одного… скажем, где-нибудь на дне колодца.

Бывший кардинал начал рассуждать о том, что у них в Тоскане есть как раз подходящий колодец – и если положить его в сундук, а затем засыпать камнями, будет то что надо. Оставалось всего лишь разубедить его в том, что везти Великого Инквизитора в Тоскану, пусть даже связанного, с кляпом и в сундуке, слишком рискованно. Достаточно отыскать какой-нибудь подходящий колодец в окрестностях Рима. Можно даже без камней.

В конце концов, это не будет убийством.

В конце концов, у него даже может получиться выбраться. Просто на ближайшие несколько лет ему придётся заниматься несколько иным, более тяжёлым физическим трудом.

Есть легенда о том, что ещё до изобретения философского камня Альберт Великий создал гомункула, искусственное существо, наделённое способностями рассуждать и мыслить. Но мысли его были страшны.

У гомункула не было нравственного чувства, он не видел различия между добром и злом, и проповедь Фомы Аквинского о том, почему стоит творить добро и избегать зла, была названа бессмысленной. Святому Альберту не удалось вложить в разум существа эти понятия – как и саму идею Бога.

Отчаявшись в попытках поведать гомункулу о том, что составляет саму основу разума и здравого смысла, Фома решился уничтожить творение учителя. Этот поступок опечалил Альберта, однако впоследствии святой простил ученика, признав его правоту, ведь искусственное творение было поистине страшной ошибкой.

Амедео считает, что многие из историй о Фоме Аквинском выглядят совсем уж нелепым вымыслом. Например, об изобретении говорящей головы. Мне и самой понятно, что это не более чем сказка для детей. Однако что если в легенде с гомункулом ложна лишь часть истории?

Фоме Аквинскому не удалось его уничтожить.

Гомункул жив, и имя его Торквемада.

Он казнит как еретиков, так и честных людей. Тех, кто ни в чём не виновен, готов сгноить в казематах. Отдаёт приказы, руководствуясь собственными прихотями, – и наказывает за их исполнение.

У него нет морали – и нет Бога.

XI. Коррида

«Главное – заведи его в дом, а там мы с Амедео сами справимся», – шепнул тебе Анжело.

Его Бывшее Высокопреосвященство благословил меня на то, чтобы я рассказывала Великому Инквизитору любые ереси, сознавалась во всевозможных грехах – дальше порога дома это всё равно не уйдёт.

В ответ на моё приглашение Торквемада чуть было не отправил меня в тюрьму – для беседы, разумеется – и мне чудом удалось отговорить его.

Я вознамерилась обсудить с Великим Инквизитором содержание одного из сомнительных манускриптов, позаимствованных Анджело из ватиканских архивов. Текст был не столь известен – и я надеялась, что мне не придётся долго паясничать. В этом алхимическом трактате, где, кстати, упоминалось имя Фомы Аквинского, были некоторые моменты, которые могли показаться нашему гостю спорными.

Но трактат, до недавнего времени мирно лежавший на столе, кто-то забрал.

Почти не было сомнений в том, что это Анжело в кои-то веки вернул ценный манускрипт – а может, и перепрятал его. В присутствии инквизитора мне пришлось устраивать ревизию книг и рукописей, в количестве хранившихся в комнате преосвященства, а затем и обыскать ещё комнату, которую тот мог использовал в качестве тайника, – здесь жила и умирала несчастная Луиза.

- Постойте, у меня хорошая память, – обратилась я к заскучавшему Торквемаде, – и полагаю, что могу пересказать весь текст без ошибок. Манускрипт принадлежал перу Фомы Аквинского, точней, был подписан им, но я не исключаю, что есть и более поздние приписки…

Я опустилась на кресло напротив того, на котором нетерпеливо ждал доказательств ереси Торквемада. Здесь я изложила ему учение моей семьи, историю о том, что вечность не означает праведности и бессмертие не всегда получают достойные. Я рассказала о жизни и гибели Фомы Аквинского, о предательстве Дарио Донато и плачевной судьбе изобретения святого Альберта. Мой печальный рассказ был долгим и опасным, пусть я и не сказала ни слова о судьбе несчастного Томазо. Но, судя по всему, мои слова не впечатлили собеседника.

- И вы правда верите в этот бред? – усмехнулся Великий Инквизитор.

На это мне было сложно сказать и «да», и «нет».  Нельзя было лгать, но и прокладывать себе дорогу на костёр не хотелось.

- Кстати, откуда вам достался этот документ? – поинтересовался Торквемада, глядя на меня из-под прищуренных век.

- Здесь, в одном поместье с нами, остановилась одна женщина… Кажется, её звали Луиза… Или Люсия… Сейчас её нет в живых, она была тяжело больна.

Прости, Луиза.

Великий инквизитор стал выяснять имя и происхождение «этой еретички», участие остальных в разговорах с ней… По счастью, ответы были просты – ведь с ней мы почти не беседовали о чём бы то ни было помимо её здоровья, увы, действительно хрупкого.

- Я не знаю, куда пропал этот манускрипт… Должно быть, его положили в гроб. Это было ещё до моего повторного прибытия в Рим.

- Где она похоронена? Кто её отпевал?

- Мы с ней были не так близки… Синьор Амедео Авогадро читал над ней молитвы – ещё до отпевания. Меня на поминальной службе не было, спросите Амедео…

Торквемада кликнул слугу и велел срочно привести стражника. Последнему он отдал распоряжение отыскать могилу бедной Луизы, а также привести к нему синьора Авогадро. Могилу – прежде всего. Должно быть, Великий Инквизитор всё-таки был брезглив.

Надеюсь, это поможет протянуть время…

- Почему вы боитесь меня? – вдруг спросил Торквемада.

- Вы не такой, как мы… – пристальный взгляд его недобрых глаз побуждал к более подробным объяснениям, и я решилась продолжить. – Во-первых, вы Вечный. Во-вторых – испанец…

- Ну и что же с того, что я испанец?

- О вашей стране у нас ходит великое множество слухов. Понимаю, что не всё из этого правда, но всё же…

- Какие слухи?

- О том, что вы сжигаете людей ради развлечения…

- Нет, это не так, – Торквемада обнажил часть зубов в недоброй улыбке-оскале. – Ради развлечения у нас коррида!

Великий Инквизитор с воодушевлением повёл речь о том, как юных мальчиков – тореро в Испании отправляют на смерть, участвовать в поединке с торо. По его словам, всё это кровопролитие якобы происходит по воле самих участников поединка, и когда тореро погибают, их хоронят, укрыв цветами… Мой жестокий собеседник так увлёкся рассказами о кровавых поединках, что чуть не забыл назначить мне покаяние. Всего одно чтение розария. Много проще, чем епитимия, назначенная Джироламо Савонаролой.

Если с меня спросили так мало, за что же тогда казнят людей на римских площадях?

Амедео был лёгок на помине – когда я провожала Великого Инквизитора, то чуть не столкнулась с ним у входа в поместье. Я попыталась окликнуть его в надежде на то, что мои слова будут подтверждены, но алхимик, должно быть, не расслышал – вновь поднялся в экипаж, не успевший ещё отъехать, и отправился в путь. В другой раз, кивнула я Торквемаде, прощаясь.

За спиной у меня, на балконе поместья, стояла Роберта, с белым от негодования лицом.

- Я не знаю, что случилось и почему Амедео не пришёл, – разводил руками Анжело. – Что с ним стряслось? У нас ведь было уже всё готово, а я притаился за шторой… Мы ведь сможем поймать его в другой раз?

- Вряд ли, – ответила я. И дело было не в том, что я уже изрядно намозолила глаза Великому Инквизитору. Легко рассуждать о том, что отправишь кого-то на смерть – и совсем непросто превратиться в убийцу…

XII. Два приговора

«Спроси Анжело, как должно поступить, и сделай наоборот» – этим шуточным девизом мне было не с кем поделиться. Роберта всё так же избегала меня. Куда столь поспешно отправился Амедео и почему до сих пор не вернулся в Рим – одному Господу известно. Самого Анжело не хотелось расстраивать ещё сильней – с тех пор, как он вернулся в поместье облачённым в рубище кающегося грешника, объявив о том, что больше не епископ и не священник.

Его наказали не за ересь. Он попался на воровстве книг из ватиканской библиотеки, при попытке продать редкую рукопись чуть ли не у стен папской резиденции.

- Я же говорил, что у меня совсем нет денег, – пытался оправдаться он, уж конечно, не на заседании инквизиционного суда.

- Ты мог бы получить пребенду в Тоскане, – заметила я.

- До Тосканы ещё надо как-то доехать, – вздохнул бывший епископ.

Этот растяпа даже не додумался попросить денег в долг, тем более что и ехать было не так уж далеко. Отцовская школа, определённо она… С недавних пор нам приходится подкармливать беднягу, которого я, так уж и быть, согласилась захватить с собой на обратном пути. Денег, взятых из Тосканы в надежде выкупить Луцио, хватало на то, чтобы продолжить жизнь в поместье Мариано, ожидая известий о возлюбленной брата и, к несчастью, после стольких попыток не имея возможности хоть что-то изменить.

В этот душный вечер на площадь вывели Антонию. Её приговор был мягок, если не брать в расчёт, сколько месяцев несчастная провела в тюремном полумраке, у холодных стен, на жёсткой скамье, явно непригодной для такой хрупкой девушки, как она. Пятьдесят “Ave Maria” – в порядке публичного покаяния.

Её руки были всё так же закованы в кандалы, рядом стоял стражник с топором – эта сцена повергла меня в отчаяние, но местные объяснили: так делается исключительно ради предотвращения беспорядков. Вокруг Антонии столпились монахи, в числе которых, кажется, был и Савонарола. Когда девушка приступила к чтению, служители церкви опустились на колени и подхватили её молитву. И в те минуты, когда бедняжка Антония сбивалась или начинала кашлять, они читали “Ave” за неё.

Роберта по-прежнему держалась в стороне от меня и не была готова подать мне руку даже в эти часы, когда на глазах у всего Рима вершилась судьба человека, близкого для обеих нас. Я стояла ближе к кающейся.

У меня страшно болели ноги. Но я знала, что должна выстоять это наказание вместе с Антонией. Я в долгу перед ней – пережившей столь страшные испытания из-за самонадеянности нашего Томазо. Как мой брат мог допустить, что из-за него могла погибнуть девушка? Впрочем, ему всегда была свойственна излишняя горячность и привычка сперва действовать и лишь потом – думать.

Как только прозвучало последнее “Amen”, мы не сговариваясь бросились к Антонии. «Ей нельзя говорить, эй, не болтайте!» – кричал на нас стражник, в то время как другой снимал кандалы с несчастной пленницы. После покаяния на бедняжку был наложен обет молчания – и в этот миг, по окончании пятидесяти молитв, она не стремилась его нарушать. Но мы с Робертой говорили наперебой и обнимали её, хотя нас то и дело пытались отогнать, как назойливых мух. Из обрывков чужих разговоров нам довелось узнать, что бедняжку ссылают в какой-то далёкий шведский монастырь. Рано или поздно мы сможем её навещать, невзирая на запреты.

Обнимая хрупкую девушку на прощание, я наконец-то увидела дорогой моему сердцу предмет.

Фамильный перстень рода Акино – на её руке.

И даже если мне будет суждено дать жизнь сыну – я не вправе просить у неё семейную реликвию. Антония её заслужила. «Томазо любил тебя», – повторяла я, расставаясь с ней, и слёзы катились по нашим щекам.

«Не плачь, ведь она жива», – просила Роберта, всё-таки взявшаяся проводить меня до поместья.

Но я плакала не о судьбе несчастной пленницы – всё сложилось лучше, чем мы боялись. Мои слёзы были о погибшем брате, о несправедливости судьбы и о том, что нашим семьям так и не суждено было породниться.

XIII. Дорога в Россано

Амедео проделал долгий путь, чтобы вернуться к нам из деревушки Россано, лежавшей в предгорьях Альп. Он поведал нам о том, что в пещере, путь к которой указало ему житие Святой Стефании, он отыскал скромную обитель святого отшельника. Кем бы ни был этот человек, он принял нашего алхимика и наставил его на истинный путь. Благодаря великим знаниям, полученным от подвижника, Амедео познал истину и смог обрести Святой Грааль.

Мне было сложно судить о том, рассказывает ли Амедео о том, что произошло с ним, напрямую, или перелагает историю своих скитаний на язык метафор. Впрочем, так ли это было важно?

Он отклонил очередные предложения Анжело об убийстве Вечных. Амедео верил, что так не достичь спасения, и я видела, что он прав. Друг, вернувшийся из паломничества, говорил о том, что встреча с отшельником поможет нам обрести спасение, какой бы мрак ни окутывал Рим. И мы решились последовать этому совету.

В этот день было объявлено о помолвке Катерины Сфорца и Чезаре Борджиа – и коронации. О том, что стало с Её Величеством, молчали – в Риме вовсю шла подготовка к первой церемонии в честь новых правителей.

Женщина, которой я когда-то восхищалась, выходила замуж за своего заклятого врага. Она оставила королевский род, которому служила и к которому принадлежала по праву крови и камня.

Этих бессмертных нельзя понять.

По счастью, Амедео не стал Вечным.

Он стал другим.

На его лице и шее не было проклятой метки.

Но в его словах и взгляде было что-то недоступное человеческому познанию.

Он видел свет, остававшийся незримым для нас, и слепота делала нас чужими.

Было страшно.

Но если не видишь дороги во тьме, что остаётся, как не следовать голосу, указующему путь?

Путешествие в Россано обещало быть не только долгим и достаточно рискованным для моего положения, но и дорогим. В голове крутились беспорядочные мысли: сначала в Тоскану, иначе денег осталось немного, но время может быть безвозвратно упущено…

Вода в римских колодцах стало горькой, и я старалась обходиться молоком и вином.

Ходили слухи о том, что колодцы отравил кто-то из людей Донато. Или Сфорца, оставшихся без власти. Или Торквемады. Впрочем, заговорщиков никто не видел – и пророчество Джироламо Савонаролы о грядущем конце времён казалось наиболее близким к истине.

Город беззвучно отторгал нас.

В минуту угнетения рассудка и приступа отчаянной мигрени я заявила Анжело, что дальше Тосканы мы не уедем. А ехать должны прямо сейчас, иначе я загнусь от этой чёртовой воды.

- Мы едем в Россано, – заявил бывший кардинал, – пока до отшельника не добрались люди Донато. Говорят, поток паломников растёт, а у Рима есть уши…

- Моих денег хватит только на то, чтобы с горем пополам добраться до Тосканы! – Я сроду не ездила дальше Триеста, и дорожные расходы, обрисованные мне знающими людьми, казались неимоверно высокими.

- Деньги есть, – ответил Анжело. – Я как раз всё собрал. Загляни в комнату…

Минуты спустя моим глазам предстало неимоверное зрелище. Комната Анжело, в которой всё время царил страшный хаос, оказалась заставлена сундуками с золотом, спрятанными под грудами вещей.

- Где ты всё это раздобыл? Что тебе удалось продать?

- Ватиканскую библиотеку… Точней, несколько весьма ценных изданий.

Всё-таки успел, шельма.

Поступок, который должен был заслужить осуждение – но не в это время…

- Потом вернёмся в Тоскану, купим дом… – мечтал Анжело.

- Не знаю, куда ты подевал своё наследство, но у меня есть дом моих покойных родителей, а также тот, где по-прежнему живут отец и мать моего Луцио. Я намерена жить у них – а для тебя дом найдётся.

Анжело собирался снарядить слуг – но меня ждали ещё несколько дел, которые следовало завершить в этом проклятом городе.

Говорить с Робертой было непросто. Она не доверяла мне – и утверждала, что не знает, куда последовал Амедео, покинув Рим. Не было сомнений в том, что от меня скрывают правду.

- Выходит, что часть работы придётся переложить на твои плечи, – сказала я. – Это золото – для тебя. Это – отправишь в Швецию, для Антонии. А это – для синьора Авогадро. Надеюсь, рано или поздно он даст тебе знать, куда направился.

- Хорошо, – произнесла Роберта, – я не уверена, но постараюсь…

Ей определённо было известно, где сейчас Амедео. Но разоблачать её не было смысла – благо Роберта не станет оставлять себе то, что предназначено другим людям. Я видела её страх, её недоверие, её гнев – но старшая дочь Фиески всегда была и оставалась честным человеком.

Мы с Анжело наспех собирали вещи под крики глашатаев: «Тот, кто не присягнул Его Величеству Чезаре Борджиа, будет изгнан из Рима!»

Вряд ли обязанность присяги распространялась на незнатных вдов и священников-расстриг, но было ясно: Рим не принесёт нам ничего, кроме горя.

Часть золота, доставшегося нам, всё же было припрятано в городе. Анжело был намерен за ним вернуться, но в успешности этого замысла были большие сомнения.

Вместе с бывшим кардиналом я покидала вечный город, жалея лишь о том, что больше никогда не увижу человека, спасшего род Акино. Того, кто никогда не будет назван отцом моего ребёнка. 

XIV. Жребий Марии

Женщина в красном настигла нас, когда мы пытались покинуть Рим. Стражники заявили, что Его Благодатное Святейшество намерен отлучиться из города и никто не вправе преграждать ему путь. Экипажи стояли, извозчики бранились, а нам оставалось только ждать – или заглянуть в таверну. Я уже не могла видеть этого вина и просто сидела за столом, стараясь прийти в себя, пока Анжело разбирался с погрузкой. Поначалу мне подумалось, что Мария мне снится, но уйти от приближённых Донато было не так-то просто.

- Вы ведь собрались к отшельнику? – спросила она прямо. – Я хотела бы передать ему это…

То, что было в её руках, меньше всего походило на что-то отравленное, будь то флакон, одежда или что-то из личных вещей. Странный рисунок – белый на чёрном фоне, испещрённый символами, напоминавшими алхимические. Краска не пахла.

- Мне хотелось бы отдать это ему, но сама я не могу… Не успею…

- Судье рода, должно быть, непросто отлучиться куда-то по личным делам, – заметила ты, пытаясь хоть что-то разобрать в этом рисунке.

- Я больше не судья рода.

Эта усталая женщина рассказывала мне о том, что стала Вечной против собственной воли, по прихоти Дарио Донато. Что возложенные на неё обязанности оказались слишком тяжелы, что она не вправе судить и карать, что высокий пост в алхимическом роду погрузил её жизнь в беспросветный мрак.

- Вот и сейчас я, как и ваш брат…

- Он мне не брат.

Лишь мгновение спустя мне стало ясно, насколько двусмысленно прозвучали эти слова.

- Дело не в этом, – отрезала я, вновь пытаясь справиться с мучительной головной болью. – Анжело уверен, что приходится мне братом. И я вполне верю в то, что его отец мог ему это сказать. Да, быть может, это злосчастное письмо правдиво. Но я не променяю своего отца Джулиано, потомка Фомы, на другого человека. Не только по той причине, что наш род должен жить. Я помню отца, пусть и лишилась его так рано, – и не намерена предавать его память.

Мария поняла меня. Кто знает, что сейчас с её семьёй, ведь она стала Вечной совсем недавно… Но задавать ей этот вопрос я так и не решилась. В беседе она мило говорила об Анжело как о моём «названном брате», ведь даже будь это письмо ложным, за эти несколько месяцев мы с ним стали в каком-то смысле родными.

- Мы можем взять вас с собой. Я уверена, Анжело будет не против. Вы ведь так ему помогли…

- Вы правда считаете, что я смогла принести хоть кому-то пользу? За всё время у Донато мне казалось, что я взяла на себя слишком много. Я не справилась с этим, мне не хватило ни здравого ума, ни терпения, а всё это мой страшный грех, моя гордыня…

Было сложно понять, что заставило её отказаться от поездки в последний момент, когда мы уже были готовы к отъезду. Странный манускрипт остался у бывшей судьи рода, и нам так и не довелось узнать, что она собиралась поведать отшельнику. И пока мы удалялись прочь от Рима, понемногу привыкая к монотонной рыси, я молилась о женщине, подарившей мне исполнение епитимии.

Говорят, что в тот день Мария угасла…

XV. Отшельник

Как мы добрались до Россано – не знаю. Одной господней волей.

Джемма, остановись, говорила я себе, это бесцельно, наивно, самонадеянно, ты не выдержишь долгой поездки, если тебе не жаль себя, подумай хотя бы о ребёнке... Но кто-то словно убеждал меня: всё будет хорошо. Человек, которого вы ищете, поможет вам. И родники, встречавшиеся нам по пути, были свежи.

Тихая долина у подножия гор. Свежий воздух кружит голову. Здесь было холодней, чем в низинах – но чище.

Местные рассказали нам о том, что на пути к отшельнику каждому предстоит своё испытание.

Для нас им стала разлука.

Хрупкий мост через бурную реку. Ни души вокруг.

«Ты упадёшь, разобьёшься, утонешь, здесь слишком опасно», – мысли в голове.

«Господь меня хранит», – чувство в душе, сильный голос, заглушивший все сомнения.

Анжело, столько недель нашего непростого пути заботившийся обо мне, придерживает расшатанную балку. «Тебе нужней», – говорит он, и я осторожно ступаю вперёд.

Меня ждали.

В сумрачной пещере было сложно разглядеть лицо этого человека. Он не был таким, как Вечные в Риме. Я ожидала встретить преклонного старца – но вместо немощи увидела человека, исполненного силы и истинной благодати, которой были лишены, пожалуй, почти все известные мне Вечные. И всё же он был усталым.

Узнав, что я прибыла в Россано из Рима, отшельник спросил меня о том, что сейчас происходит в вечном городе. Увы, я не могла принести ему хороших вестей. Он услышал от меня о карах, постигших Рим, о знаках Гнева Божьего, к которым оказались глухи сильные мира сего, о многочисленных казнях, проклятой коронации и пороках церкви, покровительствующей этим бесчинствам.

- До вас ко мне приходил один очень несчастный человек, – молвил отшельник. – Его имя было Дарио Донато…

Божий человек спросил, что привело меня сюда в это непростое время. Он терпеливо слушал мой сбивчивый рассказ о злосчастной судьбе моего рода, о смерти моих родных и гибели мужа, ставшей будто расплатой за исполнение моего долга перед родом Акино. О ребёнке, отцом которого для меня всегда будет Луцио. О том, что я вечно теряю людей – одни погибают, с другими разлучает судьба, и сама я не в силах ничего изменить.

Но это не было исповедью, и то, что поведал мне отшельник, было не простым наставлением. Он говорил мне, что даже одинокий смертный в силах изменить мир, и что Господь никогда не оставляет человека. И глядя в его глаза, исполненные мудрости, хотелось верить. Здесь, в скромной обители близ крохотной альпийской деревушки, меня благословили жить так, как велит моё сердце, – и я надеялась исполнить этот завет.

XVI. Последние дни

Ходят слухи, в Риме сейчас чума. Говорят, что страшный мор не щадит и Вечных – думаю, врут.

Всё же хочется верить, что благодатный отец Джироламо остался невредим.

Впрочем, из вечного города приходят слухи один другого нелепей. Нельзя верить всему, о чём болтают заезжие торговцы.

Анжело, бывший кардинал и епископ, вхож в наш дом. Вернуться в Тоскану вместе было бы немыслимо – слишком много ходило бы слухов. Слишком хорошо совпали эти события – приезд в Рим, где мы встретились впервые, а спустя положенный срок – рождение долгожданного сына. Чтобы избежать недопонимания, нам пришлось разыграть повторное знакомство. Среди тосканских знакомых были те, кто знал его отца – и хотя воспоминания о нём были радужными далеко не у всех, Анжело оказался всё-таки не вполне чужим человеком, и со временем никто не стал возражать против того, чтобы он стал крёстным моего ребёнка.

Солнечные лучи над колыбелью маленького Томазо.

Письмо, прибывшее из далёких земель, на столе в уютной светлой комнатке.

Мне хотелось получить весточку от Роберты, но все письма к ней остаются без ответа. Этот конверт, надписанный летящим почерком, пришёл от сестры Софии.

Так теперь зовут Антонию.

Невеста моего погибшего брата жалела не о том, что была отправлена в монастырь – после гибели любимого она была готова к этому шагу. Ей было жаль, что мы с ней не успели узнать друг друга, подружиться – но в моей душе мы стали одной семьёй.

Хоть пути Господни и неисповедимы, есть в этом мире пророчества и знамения. Я своими глазами видела тьму, не единожды нисходящую на город, и пепел, витающий в воздухе, и горькую воду в колодцах. С каждой новостью из Рима всё ясней читается Книга Откровения: близок конец времён. Пусть никто из нас не был чист – Господь милосерден, и сейчас нам остаётся только уповать на Него, ожидая, того мига, когда Ангелы вострубят, когда минуют прежние небо и земля, и сойдёт с небес святой город Иерусалим, где нам будет дано вновь обрести тех, с кем нас разлучила смерть.