Таможня берет добро...

- Старик, все ли ты помнишь?
- Да, старик, я помню все!

     Я помню мирную жизнь Великого Города - сильного сердца некогда могучей Империи Ромеев. Я помню шум прибоя, бьющегося об камень твоих причалов, которые за двадцать лет стали знакомы мне до последней трещинки. Я помню шум корабельной суматохи: шлепки босых ног грузчиков, многоязыкую ругань моряков, лукавство и гордыню вечно "бедных" купцов и торговцев, рядящихся в золото и шелк. Я помню Крестный ход и внутреннее убранство Святой Софии и тяжесть хоругви в моих руках. Я помню голоса моих сыновей и будничную суету невестки, и мой добрый, мирный и светлый дом. Я помню твой сон, Константинополь.

     Я помню первый тревожный шепот - "Турки близко!", и испуганные взгляды жителей, и слова проповедей зовут к стойкости и готовности. И вот уже не понять кто здесь купец, а кто контрабандист - каждый тянет взятку, и каждый везет еду и ночью и днем, ту еду, за которую он попросит двойную цену, и которая может быть спасет чью-то жизнь. Я помню смерть Патриарха и леденящее осознание того, что враг уже внутри стен. Я помню, как Город заворочался и стал просыпаться.

     Я помню давно ожидаемый и оттого ненавидимый крик - "Турки идут!". Крик, который подхватывал всякий: стражники и ткачи, священники и мимы, чиновники и соседки. Он шел по Городу и затихая, вновь звучал с другой стороны. И вот все чаще я вижу в моем порту Начальника Тайной полиции и странные грузы и странных людей над которыми простерто его покровительство. А равно и покровительство Эпарха и самих Деспотов. И я отдаю ночные дежурства младшему сыну и молодому фонарщику, решившему сменить ремесло. Чем больше вы увидите ночью - тем лучше. А я все чаще закрываю глаза и открываю уши. Разные грузы текут через порт, но куда больше течет слухов. И каждый надо донести до Эпарха. Купцы и аристократы - богатство и благородство крови - жадность и глупость. Генуэзцы завидуют Венецианцам, Венецианцы ненавидят Генуэзцев, аристократы презирают и тех и других. А еще Арабы, местные и пришлые. И среди них всех есть, я точно знаю что есть, те, кто хочет убить мой Город. Я помню, как Город в страхе открыл глаза.

     Я помню тягучий страх первых ночных штурмов. И беспомощная вера в то, что воины Империи удержат стены Города, который когда-то был сердцем всего мира. Я помню их черные от усталости лица, и кровь на руках женщин перевязывавших их раны. И гордость в глазах младшего сына, ушедшего в ополчение. "- Анастасий, куда тебе на стены? Ты никогда не держал меч, здесь на таможне с пером в руке ты нужнее, мой беспутный сын.". Но ты не послушал отца и теперь ночами ты таскаешь стрелы лучникам и напряженно вглядываешься в злую темноту за стеной. Я помню и вас мои благородные начальники - Начальник Налогового ведомства - Александр Ангел,  Эпарх - Варда Ангел и все прочие: Куропалат, Казначей. Мало кто знает, какая тяжесть легла на ваши плечи в эти недобрые времена. Я видел. Меня поднимали с постели и требовали на ночные доклады, но я не роптал - ведь когда я одевался и плескал холодной водой в лицо, чтобы отогнать сонную одурь, Вы продолжали думать и решать. И когда я вновь ложился в свою стылую постель, я знал, что Вы все еще во дворце, спорите с надменными купцами и ищите пути, по которым в обмен на исчезающее из скудеющей казны золото, кусок хлеба дойдет до моих соседей. Я помню дрожь и боль Константинополя.

     Я помню день решительного штурма. День когда боль ударила меня в сердце дважды. Острым изогнутым турецким кинжалом вонзилась в меня весть со стены - "Старик, твой младший сын погиб!". И я плачу, и прячу голову на плече у невестки. И мой дом плачет со мной - не уберег, не сумел. Разговоры с верными людьми несут страх - "Турков слишком много!", "Среди кондотьеров измена!" и самое страшное - "Город невозможно удержать!". И вновь бег по улицам: Начальник Тайной полиции и Начальник Городской стражи. Первый как всегда спокоен, но весть об измене ужасом откликается в его глазах. Второй и ныне желает взятки, но это нормально - он чиновник, как и я. Это у нас в крови. Но он дает мне стражника. Дает потому, что я рассказываю о тайном рычаге, который отгородит Галатскую пристань с небольшим островком от обреченного Города. Там укроются выжившие. И вот я на пристани. Спасти Семью - вот что осталось у меня. Знакомый генуэзский купец "Друг мой, бегите! Спешите в Галату! Спасайтесь!". "Благодарю, но прежде мой сын и невестка". Я не говорю тебе, мой добрый друг, ради денег  и связей которого, я принимал товар из Генуи, как из Венеции, что я никуда не поеду. Я чиновник Константинополя, я кровь в Его венах. И если прочая кровь зальет его улицы, то моя будет там же! Ты укоряешь меня, старая портовая шлюха, за то что я не пускаю на этот остров твоих девок. За то что жду иных, более уважаемых и благородных. Ты грозишься забрать с острова свою еду, сама понимая как смешно и беспомощно это звучит - ведь у меня есть оружие и воины, а у тебя ничего нет. Но мне стыдно от твоих слов, хозяйка борделя. Они хлещут мне по глазам и я приказываю впускать всех кто придет. Сегодня все достойны шанса на спасения.  И вот захлебнулся звон колоколов и тяжелый грохот упавших Врат прокатился по замершим улицам . Турки в Городе. Не кинжал, длинная турецкая сабля полоснула меня по сердцу. Я помню твой ужас, Константинополь.

     Я помню корму уходящего корабля из Галаты. Может быть последнего. На нем мой всегда послушный сын Гомер и его внешне (но только внешне) тихая жена Марта. Я дал им в дорогу два кошеля: с моего пояса (он мне уже не пригодится) и с пошлиной за сутки. Она невелика в последний день войны, но пусть она лучше поможет вам ,чем достанется какому-нибудь удачливому аги. Вы должны жить и сохранить в сердце память о Великом Городе. Я помню растерянность - свою и стражника рядом, когда на пристань вбегают люди, настолько здесь привычные, что их присутствие здесь СЕЙЧАС кажется невероятным. Лука Манчини - давний беженец, бывший капитан раздолбанного корыта, на котором он успел стать капитаном прибрежной стражи, а затем и вовсе драугарием. Его корабль сгорел в этом порту несколько дней назад. Прокопий Палтос - "бедный" рыбак. Та пятая часть рыбы, которую я забираю у тебя в качестве пошлины смешна нам обоим - ведь мы оба знаем о том кто в этом Городе крупнейший контрабандист и по совместительству главный осведомитель Тайной полиции. Иракулюс Андронник - вот уже двадцать лет мой ближайший помошник. Ты тоже собираешь слухи и сплетни, и тоже берешь взятки, и прикрываешь глаза на ночные лодки. Но ты коллега Палтоса и потому в твоей руке тоже сегодня меч, а не перо. А еще с вами несколько воинов. И ОН - Дмитрий Палеолог, Император Византии. Теперь Я не боюсь смерти, я жду ее. Это огромная честь для канцелярской крысы вроде меня, умереть с такими людьми. Я видел турок, издали смотревших на закрытый причал. И крики женщин, которых мы силой швыряли в лодки из Галаты. Я знаю, вы тоже хотите умереть в родном Городе, но сегодня эта честь должна принадлежать только мужчинам. Простите нас! Я помню отчаяние твое, Константинополь.

И вновь я не верю своей памяти. Так не бывает, не может быть. Часть Венецианцев вместе с послом, которые не пожелали уехать, пробились к пристани. Турки рассеяны, они еще в Городе, но число их невелико и если собраться... Я видел сомнение в Твоих глазах Император, ты не хотел губить немногих уцелевших в бессмысленной попытке. Но мы молим тебя - если это правда, то есть шанс. Пусть не все доживут, но мы прикроем тебя телами и дойдем до ворот. А там еще рабочий квартал и аристократы. Мы сметем турок, Великий. И ты приказываешь открыть пристань. Мы бежим по городу: аристократы, чиновники, рабочие и иноземцы - в едином строю. Турки выбиты, ворота заперты - Слава Императору! Слава! Я помню славу Твою, Константинополь.    

     Я еще многое помню старик: и радость от возвращения семьи, и тоску от смерти Эпарха, Куропалата и Начальника Налогового ведомства (покойтесь с миром, великие), и возвращающуюся уверенность собираемых пошлин. И еще очень и очень многое.  И ничего из этого я не забуду до самой смерти. Так что не бойся, старик. Спокойной тебе ночи, Мануил Деллос!
- И тебе приятных снов, Начальник Таможенного Ведомства!