Про пани Марию, пана Ежи и их историю... или в некотором роде отчет с игры и фантазия о послеигровых событиях.
Нынче, в лето 1793, когда очередной раз землю Речи Посполитой кроят прямо по живому саблями и жгут огнем, я вспоминаю семейное наше предание времён других, даже более страшных переделов, про женщину, приведшую наш род на литовские земли, сюда, в Полоцк. Дело сие происходило полтора века назад, в очередной козацкий бунт, за несколько лет до восстания Хмельницкого.
Звали эту женщину пани Мария Пойлымин, и была она вдовой родича нашего Ежи Пойлымина, шляхтича герба Лис, в польских землях жившего.
Остался портрет ее, писаный, когда ей было уже к пятидесяти годам - суровая дородная женщина в белоснежной намитке и с четками, надетыми, как нательный крест - она их носила со дня смерти мужа, до самой собственной смерти. Суровая и даже надменная с чужими, в семье она властвовала безраздельно, но детей любила и была с ними ласкова, хотя и держала крепко в своей власти. Вырастила и воспитала она троих, но были они ей детьми не по крови, а взятыми в семью. Одного из них я потомком и являюсь и сейчас, вспоминая семейные рассказы, смотрю, как нашу фамилию носило и раскидывало все эти годы вместе с землёю нашей.
Пришла же пани Мария из места Ушица, что в Поднепровье, бежав от очередного козацкого бунта, которых много было перед Хмельницким. Вот что сама она об этом своим детям и внукам рассказывала, и что дошло до меня, а я своим детям расскажу.
Родилась пани Мария вовсе даже не в родовитой семье, а в семье богатого козака, реестрового, равного, впрочем, безземельной шляхте по своему положению. Воспитание для дочери козака она получила хорошее - чтению и письму научилась, рукоделия всякие знала, и сметкой житейской обладала очень даже большой. Родители выдали ее замуж за козака, но, овдовев через несколько лет, она не ужилась с семьей мужа, будучи женщиной довольно своевольной.
Пожив одной, Мария ушла в экономки к вдовому старосте того места, пану Ежи Пойлымину, и жила у него в доме, ведя всё хозяйство, ибо пану Ежи самому не очень пристало в домашние тонкости вникать. Через некоторое время обратил пан особое внимание на бойкую и умную женщину, и проникся к ней любовью и доверием, однако ж повенчаться с нею не мог в силу того, что была Мария православной веры, а не католической. Опять же, как вспоминала сама пани Мария, в округе было много невест хороших и богатых родов, странно было бы пану Ежи жениться не на шляхтянке, а на козачке. И неизвестно, что сталось бы с ними, сочетались бы они браком или нет, если бы не случились на их земле беды и напасти.
Началось всё с приезжего пана из Варшавы, который пришел согнать с земли одного из нереестровых козаков, а козак возьми да и заруби пана. Козака взяли под стражу и предали суду, а Мария разрывалась между обеими этого суда сторонами, ибо пан Ежи, будучи старостой, был и судьей, и не осудить этого убийцу не мог, а сам козак был Марии сродником со стороны покойного ее мужа. Рассказывала пани Мария, что все ноги она стоптала, бегая по знающим людям, советуясь, как беды и смерти избежать, и вроде бы даже придумали мать подсудного козака и пан козак Дубиленко гишторию о том, что подсудный козак - сын пана Дубиленко, и тот его признает, и тогда не холоп пана зарубил, получается, а два пана повздорили. Но не сказали об этом на сейме, осудили того козака, а потом его, бежавшего из-под стражи нашли и зарубили. Первый холодок тогда между Марией и козаками пробежал, но до поры не было того сильно заметно.
Второй остудой стало убийство пана землемера ушицкого в шинке, которое козаки сделали и сокрыли, попытавшись на одного из шляхты всё свалить. Мария тогда казакам поверила, их слова и оправдания послушала и пана старосту постаралась в том убедить, чтобы не слишком он гнев свой на козаков простирал. О, как же жалела она потом, что уговаривала его к козакам помилостивее быть и не верить в обвинения, им высказанные! До конца жизни она этот свой грех помнила и оплакивала.
Когда же шляхта против слишком много воли себе забравших козаков собралась в поход, пан Ежи Пойлымин как раз собирался сделать всё же свадьбу и признать Марию своей женой и себе ровней, уже и к пиру свадебному всё готово было, как пани прапрабабка об этом рассказывала. Но не успел он даже быстрого венчания без торжеств сделать - уходило шляхетское войско, ни минуточки даже попрощаться им не было. Когда же следующий раз был им увидеться, пан Ежи был сильно порублен во время сечи и на ладан уже дышал. Дожил бы пан Ежи до Хмельницкого и его рубок со шляхтой — истинно признал бы под Желтыми Водами вторую Ушицу. Реестровые козаки ударили в спину, кого порубили, кого связали и повели к себе. Пана Ежи, как умирающего, оставили в поместье — то пожалели по просьбе Марии, то продать короне уже не надеялись...
Хоть пыталась ему помочь сама Мария и просила о том всех знахарок местных, но лечение впрок не пошло, а лекарь-итальянец, живший в Ушице, испугавшись беспорядков, бежал к тому времени в Краков, вместе с выжившим панством. Так что жизни пана Ежи Пойлымина хватило только на то, чтобы призвать к себе католического монаха, и того попросить обвенчать их с пани Марией, а еще исповедаться и причаститься, ибо понимал он, что уже смерть маячит на пороге. Мария же говорила потом, что не понимала, на каком свете сама находится, и когда казаки пошли жечь шляхетские поместья, без страха и без надежды встала на пороге поместья пана Ежи, одним кнутом вооруженная, не имея другой защиты (а за спиной ее в доме двое умирающих лежали). Но козаки пожгли соседское имение, а мимо Марии прошли, не сделав плохого.
Тогда же перед смертью написал пан Пойлымин завещание, оставив все свои земли и владения жене своей Марии, а заверили то завещание монашек, супругов венчавший, и пан хорунжий, Кейтстут Несвицкий, который также умирал от своих ран в поместье Пойлымина. Так стала Мария в одно почти мгновение панной, наследницей земель, и вскоре же и вдовой, о чем плакала она и убивалась безмерно, и многие годы спустя, об этом говоря, платок к глазам прикладывала.
Оставшись вдовою, пани Мария решила бежать из Ушицы, ведь оставаться там панной она не могла, смерти козаки всю шляхту предавали, тако же и женщин, а жить как козачка с козаками она бы и не смогла уже, черны ей казались их души и дела. Пани Мария сговорилась с местными жидами и те, взяв ее земли под присмотр в управление, за большую мзду переправили ее в Киев, где явилась она к воеводе Киевскому, но не нашла от того никакой помощи, кроме того, что завещание ее было признано в конце концов. Как прояснилось в Киеве, на земли Пойлымина претендовали еще некоторые люди, но были в том же бунте убиты, и кроме Марии других наследников не нашлось. Из Киева же пани Мария долго думала, куда бежать, ибо были у Ежи Пойлымина две стороны родичей - одни в Польше жили, другие же в Полоцке, в литовских землях. Литовской же своей родни пан Ежи не любил, но как раз про них-то и говорил чаще, да и попроще они были, как следовало из рассказов мужа, поэтому к ним пани Мария не побоялась направиться из Киева.
В Полоцке же ее приняли радушно - Полоцк за три века три раза хозяев менял, и местная шляхта была не то чтобы очень богатая и спесивая. Полоцкие же родственники Пойлыминов Корсаками стали зваться — как раз после того, как Полоцк под руку московского царя Ивана перешёл. Пан Ежи про то почти не говорил никогда, только фыркал каждый раз, когда кто-то литвинов при нём хвалил, но пани Мария прижилась у них. К тому времени, как она у Корсаков обосновалась, дошли в Полоцк вести о том, что краковские хоругви навели порядок в Ушице, а козаки частью в Сечь ушли, частью повинились Потоцкому.
Не смогла пани Мария на прежнем месте оставаться, забрала из имения, то, что можно увезти было, на могиле Ежи заплакала, и решила земли продавать. Иные претенденты на ланы Пойлыминов не препятствовали — кто бежал, а кто в земле сам лежал.
Двух детей на воспитание у Корсаков взяла, потом третий со стороны прибился — денег как раз за ушицкие ланы на хозяйство своё хватило, да и Корсаки внука Ежи помнили и свидетельство монашка признали. Шляхтой Мария стала, и про казачество своё не вспоминала до Потопа.
А когда Потоп грянул, когда швед с русом пришли, тогда легенда ещё одна сложилась. Правду ли говорят, не знаю, но когда Алексей Московский в 1655-м литовскую шляхту к согласию призывал, защиту обещал в обмен на присягу, Мария жила ещё в Полоцке. И записано в книге ратуши, что «Мария из Корсаков на комиссию боярскую криком кричала, да кнутом замахивалась, а ей за то ничего не было» - и то верно, почитай, Корсаки одни почти, кто из полоцкой шляхты под московскую руку не пошёл, когда казалось, что пропала Речь Посполитая и не вернётся больше , как и король Ян с юга. Верно стояла она, как в Ушице, с кнутом в руке, да костерила тех, кто присягу предаёт и на деньги честь свою меняет. Потом, как Полоцк снова под белым орлом стоял, говорят, трое Корсаков, которые Марией воспитывались, герб свой и имя на Пойлыминов сменили. На том я и сейчас стою, и отец мой, Андрий, не постыдился бы того, как я подпись под бумагой Костюшко ставил, а не под екатерининской взяткой.
А юг горел, горел так, что из Полоцка зарево видно было. Шли Потоцкий с Хмельницким, Ян Казимир с Гиреем-ханом, земля тряслась и стонала, затем Русь с Польшею схватилась, и кровь потекла. Ушицу трижды сжигали, могилу пана Ежи не нашли потом, хоть и искали, а искали, говорят, в том самом году, когда Стефан Чарнецкий кости Хмеля окаянного из субботицкой церкви вытряхнул.
Север Речи Посполитой пани Марию Пойлымин хранил, а через Поднепровье оставленное волны железа и крови катались от края до края. Видать, сгорела в том огне и связь с казачеством, и тоска Марии — никогда она больше не поминала ни слова по-украински, никогда на письма из Киева не отвечала, только детей своих заклинала присягам не изменять, подарков за ложь не брать... да, смешно сказать, итальянцев на порог не пускать. Да еще, когда в Полоцке жидов решили по грамоте от Чарторыйского за границу выгнать, подговорила она одного из Пойлыминов вето на сеймике крикнуть.
Мария Пойлымин, которую к тому времени чтили за свою почти все в городе, Мария, поднявшая троих и схоронившая двоих, умерла в 1686-м, за три дня до «Вечного мира», когда Гжимултовские договорились и Гетманщину с Русью поделили и кровопролитие полувековое к концу подошло. Короля Яна Казимира уже почти не поминали, Ушица совсем пограничьем стала, Пойлымины-Корсаки в Полоцке сидели, да так крепко, как никогда за все четыре века до этого.
А Мария спала. И земля от моря до великой реки спала, наконец, вместе с ней.
